Джим Моррисон
и
The Doors

The Doors
Альбом 1967 года

«The Doors». Шаман из непопсовой страны.

В журнале «Техника молодёжи», помнится, была замечательная рубрика «Антология таинственных случаев», в которой с точки зрения науки рассматривались тайны древних цивилизаций, загадочные исчезновения, исторические казусы и всякие паранормальные явления. (Не знаю, существует ли она сейчас, возможно, что уже и нет.) Жаль, в музыкальных журналах нет такого раздела: это было бы интересно. В мире музыки тоже происходит немало странного и загадочного, вроде неожиданного появления у людей музыкального дара, внезапных озарений, пророчеств, неожиданных смертей и прочей труднообъяснимой мистики. Многие совпадения слишком невероятны, чтобы быть случайными. Достаточно вспомнить легендарного блюзмена Роберта Джонсона, «короля» рок-н-ролла Элвиса Пресли, гитариста Джими Хендрикса, группу «Led Zeppelin», или братьев Оллмен, чтобы мороз пошёл по коже. Однако даже эти случаи меркнут перед странной, жутковатой и прекрасной карьерой калифорнийского поэта Джима Моррисона и группы «The Doors». «Дорзов» я специально не искал – услышал их внезапно, в какой-то незнакомой компании на первом курсе университета. Закончилась картошка – вечное проклятие тогдашних студентов, все ещё не успели притереться друг к дружке и ходили в гости, присматривались. Танцы быстро кончились, люди расползлись по углам, и хозяин комнаты поставил непонятную запись: медленную, тягучую – две гитарные ноты, бубен, немножко органа и голос – не поющий, а как-то устало проговаривающий слова. Всё это напоминало мантру или медитацию – идеальный фон для молодой, слегка подвыпившей компании. Поначалу эта вещь не показалась мне чем-то выдающимся, но вскоре я обнаружил, что напрочь выпал из беседы, только молчу и прислушиваюсь. Когда начался финальный «звон и грохот», все хором потребовали вырубить «это». Оставалось спросить, кто играл. Я читал о «Дорз», но записи мне не попадались – никто из моего тогдашнего окружения не слушал такую музыку. Найти их оказалось нетрудно, и вскоре у меня в коллекции уже было три или четыре альбома (позже на «Мелодии» вышла сборная пластинка). Эта музыка притягивала меня, как магнит, хотя я не мог понять, чем. «Дорз» были совершенно не похожи на других, их творчество выходило за рамки рок-н-ролла и штампов культуры хиппи. И чем больше я слушал, тем больше понимал, что передо мною что-то очень и очень загадочное, имеющее мало общего с миром музыки, и в большей степени связанное с обрядовым и сакральным. Эта музыка вовсе не казалась написанной 30 лет назад, она звучала мощно и свежо, напрягала и будоражила. Биография этой группы на поверку оказалась полна загадочных событий и странных совпадений. Все участники внесли в неё свою лепту, но самым любопытным персонажем этой истории, был и остаётся, несомненно, Джим Моррисон – талантливый поэт, певец, шоумен, художник и кинорежиссёр, настоящий идол поколения 60-х. И хотя не стоит в сотый раз пересказывать его биографию, всё же надо сказать несколько слов.

Джеймс Дуглас Моррисон родился в 1943 году в Мельбурне, штат Флорида, в семье морского офицера и домохозяйки. Рос, читая всё, что попадалось под руку, любил произведения Блейка, Сартра, Джойса и Кокто, поэтов-битников, зачитывался «Рождением трагедии» Ницше (вообще, для рокера Джим был потрясающе начитан и умён, его IQ равнялся 149). Пытался он заниматься и музыкой, но ему не хватало усидчивости. Моррисоны часто переезжали, Джим вырос практически без отца (в ранних интервью он заявлял, что его родители «издохли, слава богу»). Став звездой, он любил рассказывать, как ребёнком ехал с родителями в Нью-Мексико и увидел грузовик, сбивший фургончик, перевозивший индейцев пуэбло. «Тела лежали на дороге, но их души летали рядом, – говорил он. – И я почувствовал, как одна или две прыгнули мне внутрь… И они до сих пор там». Несомненно, эта первая встреча со смертью сильно повлияла на четырёхлетнего мальчика. Закончив школу, Джим поступил в Калифорнийский университет на отделение кинематографии, но его дипломный фильм был освистан. Кое-как получив диплом, он порвал всякие отношения с семьёй и стал скитаться по друзьям, намереваясь стать писателем или социологом. Но это была Калифорния и «лето любви». Ещё в колледже, в пику родителям, Джим начал баловаться виски, теперь же он просто феерически бухал, курил траву и буквально обжирался кислотой, а отцовские чеки сжигал. Всё это возымело неожиданный эффект: Джим неожиданно начал... слышать песни. «Внутри себя я слышал настоящий концерт, – говорил он впоследствии. – Там была группа, песни и публика. Первые пять или шесть песен я написал, просто перенеся на бумагу то, что слышал в своём подсознании. И раз уж я написал эти песни, я просто должен был их спеть». Вряд ли песни были прямым следствием кислотного трипа (как, например, это было у Сида Барретта), по-видимому, наркотики вкупе со спиртным каким-то образом сокрушили детские комплексы, и зажатая личность Джима отыскала дверцу, через которую могла творчески себя реализовать. (По одной из легенд в то время Джим снова повстречал индейцев навахо, которые провели над ним обряд инициации). В августе 1965 года Джим повстречал своего бывшего сокурсника Рэя Манзарека. Рэй к этому времени успел послужить в армии, комиссоваться, бросить учёбу в университете и стать адептом учения Махариши Махеш Йоги. Он играл на клавишных в группе вместе с братьями (как-то раз Джим даже вышел с ними на сцену в качестве статиста с неподключённой гитарой, но и это произвело на него громадное впечатление). Приятели разговорились, и Джим напел одну из «тех» песен (это была «Moonlight Drive»). Рэй был сражён наповал: «С этим мы соберём группу и заработаем миллион!» Джим согласился, хотя ему совершенно не нужны были эти миллионы – он искал совсем другого: новых ощущений, власти над толпой, возможности владеть людскими умами и душами.

Оба поселились у Манзарека и приступили к репетициям. Название «The Doors» («Двери») взяли не то из книги Хаксли, не то из поэзии Блейка. Вскоре к ним присоединились гитарист Робби Кригер и ударник Джон Денсмор, и группа принялась выступать на свадьбах, днях рождения, танцах, пока, наконец, не обосновались в клубе «London Fog» – заведении довольно низкого пошиба, где на их выкрутасы не обращали внимания. Почти весь материал первых двух альбомов был написан и «обкатан» на сцене в это время. Поначалу пел Рэй, а Джим писал стихи и был кем-то вроде шоумена, но вскоре у него прорезался голос, и роль солиста отошла к нему. И всё равно Джим в большей степени был актёр, шаман, «церемониймейстер», жрец придуманного культа, и лишь после – автор и певец. В первую очередь его интересовало взаимодействие человека и толпы, когда огромное количество людей добровольно отдаёт себя во власть одного лидера. Джим любил сравнивать музыкантов на концерте со священниками, а зрителей – с прихожанами. Концерты «Дорз» походили на ритуальное действо, шаманский транс, индейское пау-вау. Джим, почти всегда пьяный или под кайфом, творил непонятные вещи со звуком, лазал по занавесу, провоцировал публику, изображал на сцене культ «поклонения ящерице», на ходу придумывал стихи, а музыканты пускались в долгие импровизации. Они играли на разогреве у «The Birds», «Buffalo Springfield», «Love» и Капитана Бифхарта, их выпинывали из одного клуба за другим, пока Артур Ли из группы «Love» не порекомендовал их компании «Electra», с которой группа и подписала контракт. К тому времени их музыкальный и поэтический образ уже полностью сформировался, оставалось только без потерь перенести его на винил. Результат произвёл сильнейшее впечатление на публику и стал один из самых впечатляющих дебютов за всю историю рока. Именно его я услышал в тот памятный вечер.

А песня называлась «The End».

Начало этого альбома давно уже стало хрестоматийным. «Break On Through (To The Other Side)» – сильнейший номер, гвоздь концертной программы группы, блестяще сочетающий в себе глубинное психоделическое звучание с роковым напором. Даже сейчас поражает, как Моррисон легко срывается с расслабленной, ленивой манеры чуть ли не в истерику. Это был совсем другой способ достижения драйва, не похожий ни на ранний рок-н-ролл, ни на биг-бит времён «британского вторжения». Скорее, этот приём пришёл из раннего джаза, когда не было надёжных усилителей, и певцу приходилось состязаться с мощными биг-бэндами. Неудивительно, что «Дорз» часто открывали свои выступления этой энергичной вещицей, способной быстро разогреть зал. Думаю, Джиму стоило немалых трудов настроиться в студии на нужный лад – в зале Джим «подпитывался» энергетикой возбуждённой толпы, получая немедленный отклик на каждое своё движение или слово. Он быстро уставал, выходил из себя, однако «Дорз» знали свои песни настолько хорошо, что записывали их со второго-третьего дубля. Следующая вещь, «Soul Kitchen», построенная на звучании органа Манзарека, звучит более мягко. Она тоже стала одним из символов психоделических 60-х (в 90-х с подачи Адамски эта песня ознаменовала начало эпохи «экстази» и рэйва). А вот третья песня, «The Crystal Ship» долгое время была у меня самой любимой вещью с этого альбома. Как ни странно, многие не считают её достойной внимания – может, потому, что в ней мало «рока» (её звучание похоже, скорее, на музыку эпохи Ренессанса). Вдохновенная вещь! Джим очень редко бывал таким лиричным и возвышенным (а если и бывал – топил всё в океане желчи и ехидства), ему больше была по душе маска сатира, пьяного гуляки и обкуренного дервиша. «Twentieth Century Fox» – остроумная вещица, где обыгрывается название известной киностудии и некая девушка. В середине песни – короткое, но яркое соло Кригера. Надо упомянуть, что почти все басовые партии Манзарек сыграл здесь на своём «Fender Rhodes Piano Bass». Группе так и не удалось найти подходящего бас-гитариста, и дело было даже не в музыкальных расхождениях: Кригер, Денсмор и Манзарек познакомились на курсах медитации в центре Махариши, и группа в то время была своего рода сектой: три адепта и Джим Моррисон в роли стихийного шамана. Впоследствии в студии с группой работали разные приглашённые музыканты, но на этом альбоме зафиксировано почти что концертное звучание. Следующая вещь, «Alabama Song (Whisky Bar)» – зонг Бертольда Брехта и Курта Вайля из оперы «Возвышение и падение города Махагони». Этот яркий театральный номер отлично вписался в эстетику группы (наверняка Джиму была по сердцу и алкогольная тематика песни). «Light My Fire» – ещё один нестареющий хит с этой пластинки, открывает вторую сторону альбома (он вполне мог стать заглавным, если бы не длинное органное соло). Для многих это станет открытием, но автором этой песни является вовсе не Моррисон, а Робби Кригер. Джим не собирался оттеснять остальных участников группы на обочину, наоборот – предложил каждому написать по несколько песен. Кригер задумал масштабную вещь про четыре стихии и шёл домой, проговаривая разные варианты, как вдруг наткнулся на хитовую строку: «Давай, детка, зажги мой огонь!» По воспоминаниям музыкантов «Джим просто рухнул».

Манзарек добавил в середину песни длинное органное соло, и в итоге получил драйвовый, пылающий номер, завораживающий, как настоящий огонь. После этой песни идёт «Back Door Man» – мощный, сырой блюз Вилли Диксона (её исполнял в своё время Хаулин Вулф); энергетика Моррисона в этой песне просто зашкаливает. «I Looked At You» – просто хорошая песня, близкая к поп-стандартам того времени, а в песне «End Of The Night» царит психоделический настрой бессонной ночи из разряда тех, когда в голову лезут непрошенные мысли о тщете всего сущего, от которых порой хочется завыть (в сущности, Джим так и поступает, а Робби Кригер блестяще «держит» звук своею слайд-гитарой). «Take It As It Comes» – ещё одна «потерянная» песня: она не такая яркая, как остальные, и её нечасто включают в сборники. И наконец, «The End».

Кульминация. Эта длинная медитативная вещь очень много значила для «Дорз» вообще и Джима в частности. Из-за неё группу не раз прогоняли со сцены и выставляли из клубов, она же получила наибольший резонанс после выхода диска. Эта песня, в которой долгие и не совсем трезвые рассуждения о жизни, сексе, неудачной любви и чувстве вины сменяются животным воплем бунтаря, заканчивается знаменитым «эдиповым фрагментом», где герой песни говорит, что хочет убить отца и трахнуть мать (Джим выдал его экспромтом на одном из концертов в 1966 году). В анналах зафиксирован престранный случай: за много лет до Моррисона писатель Алан Милн (автор книги «Винни-Пух и все-все-все») создал стихотворение «Непослушание», а в нём такие строчки: «Джеймс Джеймс, / Моррисон Моррисон, / а попросту звать его Джим, / высказал маме / своё отношение – / и его мы не виним». Поистине, удивительное совпадение (хотя Джим был большой эрудит и вряд ли пропустил такие стихи). Эта вещь просто потрясла публику. В аранжировке слышатся отголоски индийской музыки (наверняка навеянные учением Махариши), голос звучит надломлено, устало, временами – просто безразлично (нецензурную брань Джим заменил на нечленораздельный рёв). Во время записи альбома Джим продолжал бродяжничать и пить, ночуя где попало и принимая наркотики в огромных дозах. Запись этой песни пришлось перенести на следующее утро, когда Джим, ещё будучи в отходняке и с бодуна, смог более-менее прийти в себя. Наверное, отсюда это странное, гнетущее и завораживающее настроение, когда голос, кажется, вот-вот умолкнет. Чувствуешь, как Джим поёт и проговаривает текст, с трудом «продавливаясь» в нашу реальность. На глазах у слушателя Моррисон слой за слоем срывает с себя все покровы воспитания, цивилизации, морали и этики, и предстаёт первобытным самцом, в шкурах и босиком. Это по-настоящему страшно. И это действительно – конец, ибо дальше уже некуда.

Даже если бы «The Doors» записали только эту пластинку, они всё равно бы навеки вошли в историю рок-музыки. «Дорз» просуществовали недолго (всего 5 лет), и большинство их альбомов займут достойное место в любой коллекции, но этот первый диск однозначно надлежит иметь. В него вошли практически все первые песенные «озарения» Моррисона (по какой-то странности за бортом осталась «Moonloght Drive», с которой, собственно, всё началось). Сегодня трудно понять, как эти четверо парней, впервые попавших в студию, сумели создать за две недели такой шедевр. Несомненно, огромную роль сыграл Моррисон – его дикий чувственный образ, замечательные стихи и жутковатый юмор подействовали на поколение хиппи как ушат холодной воды. Но и умалять заслуг остальных музыкантов тоже не стоит. Джон Денсмор прошёл серьёзную джазовую школу, знал классику, превосходно владел техникой игры щётками и умел держать паузу, Робби Кригер был одним из лучших слайд-гитаристов своего времени, а Рэй Манзарек на своих не самых совершенных инструментах играл гораздо более энергичную и прихотливую музыку, чем большинство его современников и последователей. И им очень повезло с менеджментом: продюсер Пол Ротшильд был знатоком джаза и фолк-рока, никогда не давил на своих подопечных, а инженер Брюс Ботник сумел поймать живой, неотшлифованный саунд группы. Они проработают с группой почти до самого конца, отлично ладя с музыкантами.

Что до Джима, то он ещё до записи первого диска прочно встал на путь саморазрушения. Отчасти это было вызвано уходом от реальности, отчасти – уже откровенным алкоголизмом, но в главной степени – желанием достичь предела, донырнуть до дна. Несколько лет он не желал (а может быть, уже не мог) остановиться – дебоширил и пил, продолжая сносить свои внутренние барьеры, многие из которых были уже иллюзорными. Группу сотрясла череда скандалов и судебных разбирательств, Моррисон продолжал пить и жить с несколькими женщинами одновременно. Со своего счёта в банке он не снял ни цента. Незнакомцы давали ему на улице таблетки – Джим глотал их, ни о чём не спрашивая. Не имея прав, носился на машине на огромной скорости по встречной полосе. На светофоре он всегда дожидался, когда машины двинутся, и только тогда переходил дорогу. Это был своего рода эксперимент, который он ставил на себе, хотя отлично понимал, что у него нет шанса вынырнуть (когда он узнал о смерти Дженис Джоплин, то заявил: «Я буду третьим», подразумевая, что первым был Джими Хендрикс). На сцене он почти всегда был пьян, устраивал долгие представления, прерывал музыкантов, разражался стихами и импровизациями, требовал тишины, потом снова давал команду играть, приводя публику в неистовство. Ещё в университете Джим прослушал курс по психологии толпы, и впоследствии интуитивно довёл эти приёмы до совершенства. Он был словно одержимым. Через него, как сквозь дыру, в наш мир снисходило странное и непонятное, будто он в самом деле был «дверью» в неизвестное измерение. Моррисон заново превратил концерт в театральное зрелище. «Считайте, что это спиритический сеанс в среде, которая стала враждебной жизни: холодной, сковывающей, – говорил Джим. – Люди чувствуют, что умирают на фоне губительного ландшафта. И вот они собираются и устраивают спиритический сеанс, чтобы призвать мёртвых, умилостивить их и увести прочь посредством декламации, музыки, пения и танцев. Они пытаются излечиться и вернуть в свой мир гармонию». Однако всему есть предел. Петля скандалов, общественного осуждения, судебных исков, арестов и личных неурядиц в итоге затянулась, не давая дышать, и Моррисон решил уйти из музыки, остепениться, перестать быть шаманом, стать поэтом, кинорежиссёром. Может быть, ему казалось, что он понял что-то важное, познал законы, по которым можно достучаться до людских сердец, но переход не состоялся. Безобразно растолстевший, уже серьёзно больной, Джим решил уехать с подругой Памелой в Европу, в Париж, где и скончался то ли от сердечного приступа, то ли от передозировки героина. Дух, однако, оставил его немного раньше – на последнем концерте в Новом Орлеане. «Все, кто был там в этот вечер, видели это, – вспоминали музыканты группы. – Он повис на микрофонной стойке, и из него просто вытекла жизненная сила». Хоронили Джима в закрытом гробу (никто из друзей не видел его тела). Говорят, он умер с улыбкой на лице, но нет ни одной фотографии, где бы Джим улыбался. Было ему 27 лет (как и Дженис, как и Джими). Похоронен он в Париже, на кладбище Пер Лашез. Власти французской столицы были очень этим недовольны. Без Джима «Двери» закрылись, словно группа была единым организмом, где каждый участник играл роль жизненно важного органа, без которого его хозяин просто погибает. Трое оставшихся музыкантов попытались продолжить карьеру без Джима и записали два диска (один из них, кстати, был очень достойной работой), но вскоре окончательно расстались.

Ну что ещё сказать... Влияние Моррисона на современную музыку по-прежнему огромно. Наверное, из всех героев той эпохи «Дорз» остаются наиболее востребованными в наше время. Это странно, но с другой стороны, второй такой группы не было и нет. Джиму невозможно подражать, можно лишь копировать его манеру или внешность, как это делали, к примеру, Игги Поп в начале своей карьеры, Эдди Веддер из «Pearl Jam», солист группы «The Cult» Иэн Эстбери, откатавший в начале XXI века целое турне с Манзареком и Кригером, или наш Дмитрий Ревякин на раннем этапе творчества. Как бы то ни было, Джим умер – и стал легендой. А может быть, стал легендой – и умер. Можно ли было обойтись без этого, достичь всего, чего желал – и остаться в живых? Не знаю. У многих получилось. Но когда представишь себя на месте Моррисона (если вообще удастся представить, каково это – быть Моррисоном), то закрадываются опасения, что нет - не обойтись. Долгое время среди фанатов ходила легенда, что на самом деле Моррисон не умер, а инсценировал свою смерть, чтоб прожить оставшуюся жизнь в покое и безвестности, но лично я в это не верю. Да и никто не верит. Я ни разу не видел надписей на заборе типа «Моррисон жив!», только маечки и нашивки с курчавой головой психоделического Адониса у ребятни на задницах и рюкзаках. Ничего не поделаешь: жизнь кончилась, началась распродажа. Хотя, думаю, Моррисона это здорово повеселило бы.

Не раз и не два я задавал себе вопрос: доведись мне оказаться в том времени, поговорить с Джимом, зная всё, что я знаю сейчас, смог бы я остановить его, хоть как-то удержать, образумить? Вряд ли. Наверно, он бы усмехнулся и сказал: «Чувак! Брось париться – нам этого мира всё равно не понять. Откуда ты? Из России? Клёво! Давай-ка лучше выпьем!»

И ничего не поделаешь.

Пришлось бы пить.

Рецензент Дмитрий Скирюк, recensent.ru