Джим Моррисон
и
The Doors

С.: У тебя была когда-нибудь любимая змея?

Д.: Нет.

С.: О, ты многое потерял. Они велики. Они фантастичны.

Д.: Мне нравятся ящерицы... Змеи прекрасны, но на самом деле я не могу подойти к ним близко, они заставляют меня нервничать.

С.: Что ты чувствовал, когда шел в суд?

Д.: Я был настолько сыт по горло образом, создавшимся вокруг меня, и я сознательно, а иногда и бессознательно, время от времени притворствовал. Это превысило возможности моего желудка, и я, как вид, подошел к концу на этом славном вечере.

С.: И чем же все кончилось?

Д.: Хорошо, я возвращаюсь. Я прошел через шестинедельное судебное разбирательство. Это было очень интересно, злодейский приговор был отложен, а на мне с тех пор висит два мелких преступления, которые тянут на восемь и больше месяцев тюрьмы, но я утверждаю, что я... я признаю обвинение общественности, но отказываюсь выставлять это обвинение на обозрение, так что мы подали апелляцию - а это такое долгое дело, что всех попросту распустили. Это может продлиться год или два.

С.: А что именно ты делал на том "славном вечере"? Или у тебя будут неприятности, если это будет напечатано?

Д.: Вообще-то я считаю, что это был скорее политический, нежели сексуальный скандал. Мне кажется, что они акцентировали внимание на эротической стороне дела специально, чтоб вынести мне обвинение, не связанное с политикой. Это было так бесструктурно.

Я думаю, что мое поведение на суде отражало стиль моей жизни, а не было, по большому счету, каким-то специфическим инцидентом.

Во мне это вскипело и вылилось в то, что я сказал аудитории - что они всего лишь связка е...ных идиотов, потому что пришли туда, понимаешь? Во всяком случае, чем они там занимались, понимаешь, это было... Я думаю, что основное ощущение было, что ты вовсе не слушаешь песни, написанные некими очень хорошими музыкантами, а понимаешь, что ты здесь для чего-то еще - что-то пропускаешь через себя, что-то можешь предпринять...

С.: Многие люди говорят, что Дорз уже отошли.

Д.: Музыка прогрессирует, она стала крепче, профессиональнее, интереснее, но я считаю, что людей обижает то, что... ну-у... три года назад произошло великое возрождение духа, эмоций и революционного настроения, а когда от этого ничего не изменилось, люди стали обижаться на нас за то, что мы все еще пишем хорошую музыку.

С.: Кем ты себя считаешь в большей мере, героем или идолом?

Д.: Герой - это тот, кто восстает - или кажется, что восстает - против различных фактов жизни, и кажется, что побеждает в них, но ясно, что действовать он может лишь в некоторые моменты времени. Это не может быть постоянным. Однако это не значит, что люди не сохраняют себя, пытаясь восстать против этих фактов. Кто знает, может когда-нибудь мы сможем победить смерть, болезни и войну.

С.: Но сам-то себя ты считаешь героем?

Д.: Я считаю себя интеллигентом, чувственным человеком, имеющим душу, которая всегда была для меня опорой в наиболее важные моменты.

С.: Если бы ты мог предопределять свой путь, куда бы ты пошел, что бы ты делал?

Стал бы ты Джимом Моррисоном из Дорз, пошел бы ты в кино? Что бы ты делал?

Д.: Не скрою: эти три-четыре года я провел очень хорошо, встретил множество интересных людей, увидел множество вещей за конкретный отрезок времени - и, возможно, что я не захотел бы убегать в двадцать лет и жить так, как я не могу... нельзя сказать, что я сожалею о прошедшем. Если бы я мог начать сначала, я бы ушел, чтобы стать сдержанным маленьким артистом, возделывающим свой собственный сад.

С.: Что сейчас творится с музыкой - я имею в виду смерти Эла Уилсона, Дженис Джоплин, Джимми Хендрикса? Где ты чувствуешь музыку и почему ты считаешь, что они сами себя сожгли?

Д.: Я считаю, что огромный творческий взрыв энергии, который произошел три-четыре года назад, стал тяжелым испытанием для чувств; я полагаю, что они могли быть не удовлетворены всем чем угодно, за исключением "высот", понимаешь?

Когда действительность останавливается, раскрывая их внутреннее зрение, они становятся удручены этим, но... это не моя теория, почему люди умирают.

С.: Какова же твоя теория?

Д.: Они... иногда это может быть предрешено... иногда это может быть самоубийством, иногда это может быть убийством. Существует множество способов человеческой смерти. На самом деле я не знаю, почему так.

С.: Как ты думаешь, какой смертью ты умрешь?

Д.: Я надеюсь, что это случится в возрасте около ста двадцати лет, с чувством юмора и в хорошей комфортабельной кровати. Я не хочу наблюдать что-либо вокруг себя. Я хочу тихо отплыть по течению, но по-прежнему тяну зачем-то... Я думаю, что наука - в течение нашей жизни - победит смерть. Думаю, что это вполне возможно.

С.: Если это произойдет, что случится с миром духа?

Д.: Это будет сродни приобретению друга. Нас покинет бедное бессмертное одиночество.

С.: Что ты думаешь о состоянии Америки? Куда она идет, как ты считаешь?

Д.: Не я решаю, быть ли мне гражданином мира или отождествлять себя с определенной страной, но на самом деле, я полагаю, выбора нет. Что бы ни случилось, Америка выходит на арену. Сейчас она в центре событий... Она позволяет людям сильной крови выжить в климате, подобном нашему, что, я уверен, они и будут делать.

С.: Что такое климат в твоем понимании?

Д.: Я думаю, что для многих людей, особенно городских жителей, это состояние постоянной паранойи. Паранойя определяется как иррациональный страх, но что такое паранойя в действительности? Это когда можно срубить каждого второго.

С.: Джим, если ты проведешь восемь месяцев в тюрьме, что в это время будет происходить с группой?

Д.: Ты могла бы их сама спросить, но я надеюсь, что они могли бы продолжать и создать инструментальный саунд, свой собственный, который не зависит от текстов, которые на самом деле не так уж необходимы, в музыке, во всяком случае.

С.: Если приговор будет обвинительным, пойдешь ли ты в тюрьму или заплатишь штраф?

Д.: Максимум может выйти восемь месяцев тюрьмы и штраф; однако по вынесению приговора мы могли бы пойти дальше и подать апелляцию... и апеллировать выше, в Верховный суд. Таким образом, сразу в тюрьму я не пойду. Я так не думаю.

С.: Надеюсь, что не пойдешь.

Д.: Я тоже.

С.: Что ты думаешь о полиции?

Д.: Полиция различна в разных городах и странах. Фараоны Лос-Анджелеса не похожи на полицию большинства городов, они - идеалисты и почти фанатики, верующие в справедливость своей профессии. У них есть целая философия, оправдывающая их тиранию. В то время, как в большинстве мест полиция просто делает свое дело, в Лос-Анджелесе я заметил реальное чувство праведности того, что они делают, такая вот жуткая разновидность.

С.: Что ты думаешь о группах типа Stooges, Элисе Купере или Sonata Arctica?

Д.: Мне нравятся люди, которые шокируют других людей и причиняют им некий дискомфорт. Мой молодой друг Игги очень преуспел на этом поприще.

С.: Правда ли, что пресса в конечном итоге превратила тебя в некое мировое событие, шокировавшее всех?

Д.: На самом деле мне всегда нравилось то, что я читал. То, что я о себе читал, ты понимаешь. Обычно в самом себе интересует то, что находят в тебе люди. Но они слишком сильно сосредоточивались на моем детородном органе и не обращали внимания на то, что на самом деле я здоровый молодой самец, имеющий и другие части тела - руки, ноги, ребра, грудную клетку, глаза, нос и все прочее, кроме мозгов... То есть организм, как и твой, с головой и всем прочим, я имею в виду еще и...

С.: Чувства.

Д.: В полном объеме.

С.: Что ты думаешь о любви?

Д.: Ну, любовь - единственный из пригоршни механизмов, о котором мы избегаем говорить.

softparade.narod.ru