Джим Моррисон
и
The Doors

Богемный, индивидуалистический тип сознания был гораздо ближе Doors, нежели идея общности хиппи. Моррисон обладал мощной харизмой, которую, безусловно, осознавал, но вряд ли культивировал специально. Doors не были и не могли быть группой коллективного принципа, подобно «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Лед Зеппелин» или «Дип Перпл». Сколь бы упорно Моррисон ни сопротивлялся, на концертах группу неизменно представляли: Джим Моррисои и Doors, и ему не раз приходилось брать в руки микрофон и объявлять: «Doors, мы — Doors».

Моррисон олицетворял собой ящик Пандоры с демонами, жаждущими вырваться наружу. Странным образом в нем одновременно сосуществовали примитивный язычник и утонченный джентльмен-интеллектуал. Европейские корни, университетское образование и режиссерский факультет Калифорнийской киношколы обособили его не только от массы поклонников, но и сделали одиночкой в самой музыкальной среде, послужив причиной его подлинного одиночества в мире рок-н-ролла. «Нравилось ему это или нет, но на нем была печать высшего слоя среднего класса Юга». В университете Моррисон изучал философию Монтеня, Руссо, Юма, Ницше, Хайдеггера, Сартра, прошел курс по психологии толпы, участвовал в семинаре по Средневековью и позднему Ренессансу, занимался историей театра и основами сценографии; исследовал творчество И.Босха и написал интерпретацию пьесы Беккета «В ожидании Годо». Его университетский педагог вспоминает: «Он без усилий разбирался в предмете, можно было подумать, что он был автором прочитанных им книг. Его курсовая работа могла бы стать диссертацией» . Затем он поступил в элитарную киношколу США (UCLA) на ускоренный 2,5-годичный курс и снял эпатирующий фильм о фильме без названия в форме монтажа. После чего он увлекся идеей создания рок-группы Doors («Двери»), не умея играть ни на одном музыкальном инструменте, ни петь, и, более того, не зная нот, что, однако, не помешало ему сочинить музыку, фактически ко всем зонгам Doors.

Философия существования на пределе возможностей превратила жизнь Моррисона в сплошную аварию. «Он всегда был в Ницше и экзистенциальных исследованиях» . Сновидец, застрявший в собственных страхах и сознательном безумстве, он воплощал идею открытого счета на жизнь, где неумолимым кредитором выступала сама смерть. Им руководило стремление абсолютного прорыва — Break on Though («Прорвись»), — как он пел, — что и означало смерть. Чисто ницшеанский прием — судьба, ставшая приемом, — был возведен в ту самую степень, когда начинается абсолютная деформация смысла. Моррисон не просто вел «археологические» раскопки психического, но тотально идентифицировал свою личную экзистенциальную ситуацию как теургию «апокалиптического мистицизма»: «Я обвенчался с жизнью и впитываю ее мозгом костей». На практике это осуществлялось как бесконечная серия эксцессов с целью аккумулировать опыт, напрячь каждое отдельное мгновение, конвульсивно износить себя. Судьба как мозаика образов изо дня вдень, из часа в час — распад в чистое существование. «Я думаю, высшая и низшая грани — это самое важное, все, что между, — это только между. Я хочу иметь свободу испробовать все, я надеюсь испытать все, по крайней мере, один раз». Он жег свою свечу с обоих концов и в 1971 году, в 27 лет, скончался в Париже от остановки сердца.

Однако, прослеживая его образ действий, трудно избавиться от ощущения продуманности этой жизненной стратегии. Вряд ли Джим Моррисон планировал каждый последующий шаг, но цель определил точно, и она обусловила весь характер его поступков: «Я не псих, меня интересует свобода». Не свобода «от» — то, чем в свое время обернулся ренессансный гуманизм, а вслед за ним и контркультурная практика, хотя и не в таких масштабах, но свобода «для». Ему импонировала идея Л.Рембо об «упорядоченном беспорядке чувств». Нарушая свой статус-кво, неважно каким образом — алкоголем, недосыпанием, голоданием, сексом или психоделикой, — ты перестаешь принадлежать своему телу, становишься чужд своему знанию и получаешь возможность взглянуть на вещи совершенно иначе. Получить доступ в ничем не регламентированное, недискретное пространство, перелиться через свой «человеческий край», чтобы вычислить общий знаменатель души, —таков был модус контркультурной анархии для Джима Моррисона: «Мгновение внутренней свободы, / Когда разум открыт / Для бесконечности мира / И смущенная душа обречена бродить / В поисках / Учителей и друзей» («Открывание люка»).

Принимая в качестве поискового проводника популярный в 60-х ЛСД, Моррисон стремился попасть за грань познаваемого: «Мне нравилась игра одна / Хотел вползти я в глубь ума» («Поклонение ящерице»).

В предпринятой им авантюре движения в глубь себя он выглядел как абсолютный путник, вне прошлого, будущего, настоящего. Конкретный, экзистенциальный момент был для Моррисона тем, что один из ведущих идеологов контркультуры Н.Браун обозначил как «священное измерение жизни», определяющее каждое ее «сейчас». «Путешественник остановился на обочине / И поднял большой палец / В тишине оценивая свой шанс» («Путник»).

Мифологема дороги, пути, ставшая одним из основных символов контркультурной эпохи, пронизала жизнь и творчество Моррисона, не исчерпывая, однако, весь спектр его образности. Откровения контркультуры, равно как и формы масс-медиа, служили в основном личиной его индивидуализированного типа мифомышления. От контркультуры он унаследовал неприязнь к борьбе с мифом со стороны рациональности и проясненного опыта (логос против мифа), но парадоксальным образом тот же логос оказался для него основным инструментом в воплощении этого мифа. Его существование в интертексте не было осознанной игрой с дискурсом, как у постмодернистов с их принципом эклектизма. В эпоху нулевой степени культуры он заглянул в закоулки архаики, отказываясь видеть в произведении искусства товар. «В 1968 году “Биг Дивижн Дженерал Моторс”, —вспоминает менеджер Doors Билл Сиддонс, — предложили выкупить у группы права на Light my Fire («Зажги мой огонь») для рекламной кампании. Это был один из тех редчайших случаев, когда я видел Джима разозленным. Он выяснил, что остальные участники группы приняли сделку без его согласия… Это оказалось концом мечты, концом его отношений с Doors. В этот день Джим произнес: “У меня больше нет товарищей, только коллеги».

Еремеева О.В., m-kultura.ru